Неточные совпадения
Катерина Ивановна
встала со стула и строго, по-видимому спокойным голосом (хотя вся бледная и с глубоко подымавшеюся грудью), заметила ей, что если она хоть только один еще раз осмелится «сопоставить
на одну
доску своего дрянного фатеришку с ее папенькой, то она, Катерина Ивановна, сорвет с нее чепчик и растопчет его ногами».
И старческое бессилие пропадало, она шла опять. Проходила до вечера, просидела ночь у себя в кресле, томясь страшной дремотой с бредом и стоном, потом просыпалась, жалея, что проснулась,
встала с зарей и шла опять с обрыва, к беседке, долго сидела там
на развалившемся пороге, положив голову
на голые
доски пола, потом уходила в поля, терялась среди кустов у Приволжья.
Я
встал на своем месте, не видном Дидонусу из-за угла классной
доски, и попросился выйти.
Прейн из мужчин его круга не дурной человек и сумеет обставить тебя совершенно независимо; только нужно помнить одно, что в твоем новом положении будет граница, через которую никогда не следует переступать, — именно: не нужно… как бы это сказать… не нужно
вставать на одну
доску с продажными женщинами.
Распорядился мерзавцевы речи
на досках написать и ко всеобщему сведению
на площадях вывесить, а сам
встал у окошка и ждет, что будет. Ждет месяц, ждет другой; видит: рыскают мерзавцы, сквернословят, грабят, друг дружку за горло рвут, а вверенный край никак-таки процвести не может! Мало того: обыватели до того в норы уползли, что и достать их оттуда нет средств. Живы ли, нет ли — голосу не подают…
Но когда пышно одетая барышня, вся в кружевах и лентах, грациозно
встала на другом конце
доски, а я гордо оттолкнулся палкой от земли, проклятая половица завиляла под нами, и барышня нырнула в пруд.
Она согласилась, я подвел
доску к берегу и
встал на нее, — одного меня она держала хорошо.
Ее любовь к сыну была подобна безумию, смешила и пугала меня своей силой, которую я не могу назвать иначе, как яростной силой. Бывало, после утренней молитвы, она
встанет на приступок печи и, положив локти
на крайнюю
доску полатей, горячо шипит...
Тогда он наклонился к пещере, быстро прикрыл ее
доской, железом, втиснул в землю кирпичи,
встал на ноги и, очищая с колен грязь, строго спросил...
Едва кончилось вешанье штор, как из темных кладовых полезла
на свет божий всякая другая галантерейщина,
на стенах появились картины за картинами,
встал у камина роскошнейший экран,
на самой
доске камина поместились черные мраморные часы со звездным маятником, столы покрылись новыми, дорогими салфетками; лампы, фарфор, бронза, куколки и всякие безделушки усеяли все места спальни и гостиной, где только было их ткнуть и приставить.
Леон Дегуст! Ваш гений воплотил мой лихорадочный бред в строгую и прекрасную конструкцию того здания, где мы сидим. Я
встаю приветствовать вас и поднимаю этот бокал за минуту гневного фырканья, с которым вы первоначально выслушали меня, и высмеяли, и багровели четверть часа; наконец, сказали: «Честное слово, об этом стоит подумать. Но только я припишу
на доске у двери: архитектор Дегуст, временно помешавшись, просит здравые умы не беспокоить его месяца три».
По ночам, когда она спала, ей снились целые горы
досок и теса, длинные бесконечные вереницы подвод, везущих лес куда-то далеко за город; снилось ей, как целый полк двенадцатиаршинных, пятивершковых бревен стоймя шел войной
на лесной склад, как бревна, балки и горбыли стукались, издавая гулкий звук сухого дерева, все падало и опять
вставало, громоздясь друг
на друга...
Из-за стола
Встают. Хозяйка молодая
Черезвычайно весела;
Граф, о Париже забывая,
Дивится, как она мила.
Проходит вечер неприметно;
Граф сам не свой; хозяйки взор
То выражается приветно,
То вдруг потуплен безответно…
Глядишь — и полночь вдруг
на двор.
Давно храпит слуга в передней,
Давно поет петух соседний,
В чугунну
доску сторож бьет;
В гостиной свечки догорели.
Наталья Павловна
встает:
«Пора, прощайте! ждут постели.
Гаврила Романыч сидел
на огромном диване, в котором находилось множество ящиков; перед ним
на столе лежали бумаги, в руках у него была аспидная
доска и грифель, привязанный ниткой к рамке
доски; он быстро отбросил ее
на диван,
встал с живостью, протянул мне руку и сказал: «Добро пожаловать, я давно вас жду.
Старик тяжело вздохнул,
встал, расправил полы халата, опустился
на колени и лег к ногам Меженецкого, стукнувшись лбом о грязные
доски пола.